7 января 1913 года. Первая служба и первый ниамейский коньяк. Запись из "Дневника Его Императорского

Сего дня, 7 января 1913 года... а впрочем, Боже же ты мой, как привычны мы в записях своих. Написал привычную фразу начинания ежедневной записи своей и лишь после понял, что с иной фразы планировал начинать сию запись, бо и день сегодня для меня, как для отца, начало свое имел весьма знаменательное и выдающееся. Итак, построим же речь свою иначе. Сей день, 7 января 1913 года, начало свое имел для меня и моей семьи в присутствии на службе в Храме Святого Ангельского Собора, что полагает свои основы на Красной площади у стен Московского Кремля. В сем храме ныне сын мой, будучи семилетним отроком, а точнее готовясь к вступлению в сей наиболее ответственный, по моему мнению, возраст, когда надлежит ему принять на себя обязанности царевича и старшего престолонаследника и исполнять сии обязанности с наивысочайшей ответственностью и строгостью. Год подготовки, коий нам всей семьей предстоит провести под строгим наблюдением Высших представителей трех основных религиозных организаций Всероссийской монархии, представляется мне, как я уже говорил, не менее сияющим, чем восторги наши вокруг наряжания праздничной Рождественской ели, но уже нынче в процессе сказочном сем мы обнаружили собственные сложности. Конечно же, для наряжания Рождественской ели предстоит нам прежде спуститься в подпол, чтобы перенести ящик с рождественскими игрушками от места хранения к самой Рождественской ели, и процесс сей, если предоставить его одному ребенку, определенно, несет в себе не только таинственность, но и очень часто, определенно, ужасает юного работника. Признаться, совсем я забыл на сие Рождество древнюю традицию Германских монархов, коей обучил меня батюшка и коя была важна бы для Алексея не менее, чем она оказалась важной для меня. Помнится, страшным образом я испугался, когда батюшка послал меня в одиночестве в подполы наши с повелением принести тяжелейший ящик из-под Порто, наполненный рождественскими игрушками, из подвалов Малого Императорского Дворца, накануне предстоящего мне процесса формации в Иосифо-Марьинской обители, что и по сей день радует взор всероссийский суровостью вида своего на побережье Карского моря. И там, и здесь мерещились мне немирские, темные звуки и шорохи, замок не слушался моих неловких движений, но, слава Богу, хотя бы ящик в отличии от рождественского груза Вильгельма, о коем узнал я через месяц, оказался не столь большим и тяжелым. Брату-то моему довелось носить каждую рождественскую игрушку к порогу подпола, бо Рождественская ель у дядюшки Вильгельма к предстоящей формации Вильгельма оказалась вдвое выше обычного, так что даже для того,ч тобы установить ее в гостиной довелось вынести всю мебель и посудные шкафы, дабы ничего не побить, а после, также, набрав в руки небольшое количество игрушек, нести их в дом и стараться не одной не разбить, бо за порченные продукты лишался он сладкого за рождественским столом. А, пожалуй, стоит мне испросить у Иллариона Ивановича возможности восстановить записи о сих деяниях моих в дневниках моих или же батюшки. Определенно, на восьмилетие получил я престранный в те дни для меня подарок от батюшки, но бесконечно важный для меня сейчас! Подарком сим была компиляция дневниковых записей отцов наших, коим довелось уже начать готовить детей своих к процессу ригелизации, о коем процессе многое говорилось в сопроводительной бумаге к сему подарку, подготовленной и оформленной лично батюшкой. В сей компиляции были во множестве представлены описания поступков моих и моих друзей и братьев в сей период. Помнится, я был очень возмущен описанием нашей "ангельской" беседы с Вильгельмом, коя состоялась 20 января 1874 года в Данцинге и кою я цитировал нынче в своем дневнике, пока отцы наши обсуждали ответственные проблемы Королевского Совета, составленной бабушкой моей по материнской линии, величайшей из принцесс африканских Мукухеле, а иначе к прекраснейшей моей Марфе Николаевне никто в те дни и не обращался. "Совершенно не такой я мечтательный, - помнится, возмутился я батюшке: - И вовсе не такой женоподобный брат мой Георг! И беседы наши касались важнейших вопросов